Время пить чай

[full-house]

Когда Тёмная Башня сэя Стивена накладывается на сказки, получается боль.
В ролях: Джефферсон, Стрелок.

БОЛЬ

Когда солнце зашло за горизонт, Джефферсон опять захотел пить.
Он шёл, то и дело поправляя на шее шёлковый шарф и подбрасывая мыском лакированного ботинка песок, точно футбольный мяч, и тот рассыпался жёлтым прахом, не долетая до земли, а потом дорога закончилась, и под ногами сухо зашуршали присыпанные сахарным солнцем трава и листва, затрещали обломки содранных ветром веток, истекающих соком и жизнью, чтобы иссохнуть и сгнить.
Он шёл, не отводя от лица протянутые деревьями руки и не снимая налипшей на пальто паутины, и вслед ему ухали совы и пищали притаившиеся у корней крысы, а потом лес расступился и лунный луч ударил по замшелым камням колодца.
Цепь заскрипела под рукой надрывно и глухо, напугав до полусмерти уснувшее было вороньё, и то разлетелось с возмущённым криком. Внизу сладко шумела вода. Джефферсон откинул крышку заваленного колодца, снял с рук перчатки, неловко уронив одну под ноги, и снова потянул на себя проржавевшие звенья.
Ручка колодца была сломана давно, но это было не страшно. Ведро, зачерпнувшее мутного серебра, уже ползло наверх.
Обернувшись на шорох шагов, Джефферсон негодующе взмахнул руками и выпустил цепь, и эхо тяжелого всплеска напугало вороньё второй раз. Проводив птичий клин тяжёлым взглядом, Джефферсон с ног до головы осмотрел пришельца из мира, где так и не побывал, и без улыбки предупредил:
— Тебе лучше уйти туда, откуда пришёл.

...и было утро, и была ночь. И вновь было утро. И к этому утру Роланд смертельно устал: ему пришлось говорить слишком много слов и объяснять слишком много вещей, и поняли его далеко не все. И были те, что поняли много больше: он уже видел на стенах пятна Алого Ока, он ступал по рисункам звезд и полумесяцев, он шел вперед - и за его спиной оставался не только мертвый город, но и Человек в Черном. Поэтому Роланд был не очень-то уверен в том, что спустя сутки в Сторибруке останется так уж много живых.
И оставалось последнее дело - эспер, которого он подметил, идя по засыпанным песком улицам, но найти так и не смог. Луч ложился под ноги ровной линией, Башня стояла на горизонте, видная даже в темноте и стрелок был почти готов оставить попытку отыскать последнего из непредупрежденных. Но Башня сама решала, что важнее.
Эспер стоял возле колодца, смотрел на Роланда - видел Роланда. Один из немногих, кто даже не заметил - увидел его сразу. Этот эспер мог бы быть из тех людей, кому ничего не нужно объяснять, но даже в скупых лунных отблесках стрелок видел в его глазах то, что сводило на нет почти все надежды.
Эспер был безумен, темным, глубоким безумием, похожим на тот колодец, из которого он черпал воду в бесполезной попытке утолить жажду. Душу, корчившуюся в пламени расколотого разума не потушит и вся вода мира - кроме, разве что, вод Леты.
- Я уйду. - спокойно пообещал он мужчине с измученным лицом. - Но вначале ты ответишь мне на два вопроса. Ты скажешь мне, что ты умеешь. И скажешь, что здесь произошло.

Пыль другого мира, принесённая чужаком на подошвах ковбойских сапог, сушила горло, и Джефферсон вновь взялся за цепь. Он хотел пить и хотел свежей, чистой прохлады подземных вод, исполняющих желания, но у него больше не было желаний, кроме жажды. И всё же, он ответил, кривя равнодушием глаза и губы:
— Я не умею ничего, — он бы даже развёл руками, но в руках была ободравшая кожу цепь, и ржавчина уже въелась в покрасневшие ссадины, и железо змеёй обвилось от запястья до локтя.
Джефферсон замолчал, вспоминая. Что он умел? Он прыгал по мирам и звал с собой, точно белый кролик, он носил чумных блох и сокровища из одной вселенной в другую, и двери пустошей распахивались под его рукой, и он шил шляпы, чтобы делиться этой магией с остальными, но магия исчезла давно, когда топор куснул его за шею под крики "Голову с плеч!", и с тех пор не возвращалась.
Джефферсон пережил всё это, и теперь был спокоен.
Он простил виновницу своих несчастий.
— Королева забрала нас в этот мир, — он вспоминал её кроваво алые губы, белое во тьме лицо и чёрные как смерть глаза с холодностью, и не держал на неё зла, ведь она уже искупила свою вину, — и за это я убил её.
Но это было вчера, а сегодня Джефферсон хотел пить.

Безумие эспера было многогранно, как драгоценный камень в обручальном кольце богатой невесты.
Грань - жажда. Грань - знание о том, что он такое. Грань - уверенность, что он перестал этим быть. Грань - память о мире, из которого пришел. Грань - знание мира, в котором оказался. Грань - мечты о мести, свернувшиеся в личную правду.
И еще сотни и сотни граней, которые эспер таил в себе, никому не показывая до поры, до времени.
Он был безумней Блейна-моно. Blain is a pain. Случись этому человеку попасть в Алгул Сьенто - ему вернут знание о том, на что он способен и, чем бы оно не оказалось - это более никогда не будет служить Лучу.
Мертвый город Сторибрук за истекший день раскрылся стрелку, как раскрывается неумелый лжец опытному дознавателю: почти всякий житель его ходил в коконе собственных одиночества и чуждости, и только единицы могли взглянуть дальше этого кокона.
Безумный эспер был настолько один, насколько это вообще можно было себе вообразить, и Роланд не сомневался, что даже если он найдет время для беседы с каждым жителем города - не будет ни одного, кто согласится встать на его защиту, рискуя собой. И ни одного, кто решит сделать последний выстрел, рискуя собственной совестью.
Сьюзен просила о помощи. Но были те, кому помочь можно было только одним единственным способом.
Эспер, стоящий напротив стрелка не должен был попасть в Девар Тои ни при каких условиях.
- И я говорю тебе спасибо, сэй. - Роланд постарался сделать голос как можно мягче. - Ты сделал все, что мог и сделал правильно. Теперь можешь отдохнуть. Пришло время покинуть Тропу. Отвернись и закрой глаза.
Когда эспер повернулся к нему затылком, Роланд бесшумно достал револьвер, помедлил секунду и спустил курок.

Он убил её вчера, но и завтра ему опять придётся её убить, ведь каждый раз, когда она умирала, над Сторибруком всходило солнце. Джефферсон любил этот мираж, как любил Королеву за то, что она сделала с ним, а он вчера сделал с ней и ещё сделает завтра.
Но пока цепь скрипела под рукой и ржавчина расползалась под кожей, чужеземец рядом дышал той же гнилью, что растеклась по всему Сторибруку и лишь слегка прикрылась песком, чтоб не бросаться людям в глаза.
Джефферсон всё равно видел.
Джефферсон всё равно чуял.
Джефферсону было всё равно.
— Мы встретимся завтра, — пообещал Джефферсон, и змея, обдирая кожу, под тяжестью мутной воды рванулась из рук, а вороньё осталось на местах и замерло в ожидании чего-то более громкого, более значимого. — Там, откуда тебя принёс песок.
В горле было жарко.
Он свёл руки на затылке, повернувшись к незнакомцу спиной, и закрыл глаза. Он умер давно и сейчас уже не боялся, ведь всё равно, когда взойдёт солнце, он проснётся, чтобы убить её снова.
Снова и снова.
Мир вспыхнул красным и рухнул во тьму.